Рената кивнула.
– Арабелла сегодня с утра настроена крайне революционно, – поделилась впечатлением от разговора Урсула. – Она настаивает, чтобы мы втроем сходили куда-нибудь на ленч. В «Адлон Отель», к примеру.
Выпрямившись на софе, Рената поглядела на нее вопросительно.
– А ты как на это смотришь? Считаешь, что мы должны?
Урсула задумалась, соображая, разумно ли было бы с их стороны согласиться на предложение подруги. Наконец она, которая боялась в последнее время выходить из дома, вдруг отбросила все колебания.
– Я, конечно же, за эту идею. Почему бы нам не пойти в «Адлон»? Мы имеем на это столько же прав, сколько любой другой, разве не так?
– Разумеется! – согласилась Рената. – Давай сходим!
Урсула опять уселась на софу и тут только заметила серебряный поднос на столике.
– Мы так заболтались, что забыли про кофе, теперь он наверняка холодный. Сказать Вальтеру, чтобы сварил еще?
– Спасибо, но не сейчас. Давай дождемся Арабеллу. Ты же знаешь, она охотница до чаю по утрам. Обязательно потребует целый чайник, тогда и мы сможем присоединиться. – Рената подошла к окну и стала смотреть на Тиргартенштрассе, потом крутнулась на каблуках и обернулась к Урсуле. – Я слыхала по радио, какое название наци уже дали минувшей ночи. Они нарекли ее Кристал нахт – Хрустальная ночь. Очевидно, за все выбитые окна и витрины. – Ренату передернуло, и на лице мелькнула гримаска отвращения. – До чего же мерзкие твари эти наци! И надо ведь было для такого гнусного злодеяния придумать столь поэтическое и звучное название! – По телу ее опять пробежала дрожь. – Немыслимо!
– Все, что нынче здесь творится, – немыслимо, – постановила Урсула.
11
Тиргартен был пуст и безлюден. По мере того как Зигмунд удалялся в глубь по тропинке, он понял, что здесь можно встретить лишь безлюдье и пронизывающий декабрьский холод, типичный для этого времени в Берлине. Именно потому это место было выбрано для рандеву. Безлюдный парк являлся безопасным парком.
Он не имел понятия, с кем ему предстоит встреча. Два дня тому назад на небольшом ужине в доме фон Тигалей, куда они с Урсулой были приглашены, Ирина сунула ему записку. Пряча листок в карман, Зигмунд сразу же попросил его извинить, встал из-за стола и быстро прошел в ванную, чтобы прочесть послание, – ему нетерпелось узнать, что в нем. Суть была изложена кратко и по существу: Тиргартен. Суббота. 11.00. Со стороны Хофъегераллее. Человек в целях идентификации произнесет: синие гиацинты сегодня не расцвели. Записку уничтожьте.
Прочитав записку дважды, он на огоньке зажигалки сжег бумажку, а пепел бросил в унитаз и спустил воду. Вернувшись в гостиную, он застал Ирину за разговором с Рейнхардом и лишь коснулся ее локтя как бы невзначай, дав тем самым понять, что послание он прочел и уничтожил. Самое лучшее было не обсуждать дело при других, даже если эти другие были самыми близкими доверенными друзьями. Ненароком оброненное слово могло обернуться для кого-то колоссальными неприятностями.
Зигмунд обратился к Ирине за содействием в тот вечер, когда они с Урсулой были на приеме в британском посольстве, в тот, недоброй памяти вечер и ночь нацистских погромов – Хрустальную ночь.
Он никогда ни от кого не слышал, но интуиция ему подсказывала, что Ирина должна быть участницей какого-то тайного движения, предоставлявшего помощь евреям, католикам, протестантам, диссидентам и так называемым политически неблагонадежным лицам всех сортов, тем, кто искал способ удрать из Германии и от расправы Третьего рейха. Из собранной по крохам там и сям и в разное время информации он знал о существовании таких движений в Берлине; во главе их стояли представители германской аристократии, но кое-кто из интернациональной эмигрантской молодежи тоже принимал участие в их деятельности. Все они были в оппозиции к Гитлеру и его режиму и люто ненавидели наци.
Четыре недели назад он завел с Ириной разговор по поводу выездных виз, но почел за благо обойтись без упоминания разных движений сопротивления и просто спросил, не сумеет ли она свести его с кем-нибудь, кто мог бы ему помочь. Она обещала подумать над этим, а неделей позже пригласила Урсулу и Зигмунда на обед к ее матери Натали и барону в их поместье в Лутцовуфере. Ирина улучила момент, когда никого не было рядом, и шепнула, что дело сдвинулась и у него теперь нет надобности связываться с кем-либо еще. «Потерпи, Зиги. Я все сделаю», – сказала она тихо и тотчас упорхнула поболтать с другим гостем. До того четверга, когда она наконец передала ему записку, минуло еще три недели. Он почувствовал, что у него буквально гора с плеч свалилась, и с трудом сдерживал нетерпение до субботы.
Зигмунд продолжал идти по указанной ему дорожке, параллельной Хофъегераллее, в направлении к Зигееойле, когда заметил, что к нему приближается человек. Высокий и худой, одетый в темно-зеленую брезентовую куртку и тирольскую шляпу, он целеустремленно шагал, помахивая тростью. Было в нем что-то знакомое, как показалось Зиги, и секундой позже его охватило глубочайшее разочарование. Он узнал человека – это был Курт фон Виттинген. Вот уж на кого он менее всего хотел бы наткнуться тут, будучи в парке со столь деликатной миссией. Поскольку они друзья, то между ними наверняка завяжется разговор, который, возможно, спугнет нужного человека. Но Зигмунд понимал, что положение безвыходное. Он оказался в ловушке. Повернуться и уйти в другом направлении он не мог, потому что Курт уже увидел его, поднял трость и приветливо помахал ею. Ничего другого, кроме как вести себя сообразно ситуации, не оставалось. Придется поболтать минуту-другую и идти дальше. К счастью, погода играла ему на руку. Был такой холодина, что наверняка Курту не захочется затягивать беседу.
Минутой позже мужчины обменивались рукопожатием, тепло приветствуя друг друга. После того как соответствующие слова были произнесены, Курт сказал:
– Жутко неподходящая обстановка, чтобы стоять и болтать.
Зигмунд почувствовал большое облегчение от этих его слов и сразу с ним согласился:
– Ты прав. Очень рад был встретить тебя, Курт, передай мой нежный привет Арабелле. Мы навестим вас на той неделе. А я как раз должен идти дальше.
– Я пойду с тобой, – сказал Курт. Огорчение Зигмунда переросло в тревогу. Увидев его со спутником, нужный человек не осмелится подойти и просто-напросто скроется, это было ясно как божий день. На какую-то долю секунды его охватила паника и язык прилип к гортани. Зигмунд стоял, безмолвно уставясь на Курта, в отчаянье ломая голову, как от него избавиться, не нарушив правил хорошего тона и не нанеся обиды.
– Не волнуйся, Зиги, все в порядке, – сказал Курт. – Расслабься. Синие гиацинты сегодня в Тиргартене не расцвели.
Зигмунд не был уверен, что слух не обманул его, и продолжал обалдело таращить глаза на Курта.
– Давай двинем дальше, – торопливо сказал Курт и пошел вперед резвым шагом.
Придя в себя, Зиги нагнал его и зашагал с ним в ногу.
– Почему Ирина не сказала мне, что ты тот человек, с которым я должен войти в контакт?
– У нее не было уверенности в том, что это буду именно я. А тогда зачем без надобности засвечивать меня хотя бы и перед очень старым верным другом?
– Я понимаю.
– Тебе требуется восемь выездных виз: для Урсулы, Максима, для тебя и ближайших родных. И для Теодоры. Я правильно всех перечислил, да?
– Правильно. И я хотел бы получить на всех нас новые паспорта. Паспорта без штампа „J".
Курт бросил на него взгляд и нахмурился.
– Я совершенно уверен в том, что новых паспортов достать не смогу, Зиги. Ты считаешь, это действительно так уж важно, что у вас стоит этот штамп?
– Нет, полагаю, что это не так, – Зигмунд откашлялся. – Но я подумал, что, если бы ты смог их достать, они могли бы быть выданы на другое имя. Хотя бы для Вестхеймов.
– Зачем тебе фальшивое имя?
– Дело в том, что до сих пор они меня не тронули и банк не перехватили, поскольку я для правительства чрезвычайно ценен в различных финансовых операциях, в особенности тех, что связаны с иностранной валютой. И я полезен им только до сих пор. Откровенно говоря, я не думаю, что они обрадуются, если я теперь попытаюсь уехать из Германии. Они даже могут постараться помешать мне, если пронюхают о моем намерении. Если же я отправлюсь под другим именем, за мной будет не так легко следить.